Профессор и студенты

Пирогова часто называют реформатором медицинского образования, и в этом утверждении нет преувеличения. Он действительно был талантлив, своеобразен и в этой работе.

«Наблюдать природу не глазами и ушами своего учителя, но своими собственными» — вот заветный принцип Пирогова-преподавателя. Его оценили уже первые студенты, слушатели Дерптского университета, с насмешкой встретившие молодого русского профессора, то и дело ошибавшегося в немецком языке.

Он учил их быть хирургами, уметь правильно ориентироваться в ране. Студенты Пирогова должны были вслух называть те анатомические слои, которые рассекались в процессе операции.

Профессор Пирогов требовал самостоятельности и поощрял эксперимент, учил сомневаться и проверять сомнение опытом. Кстати, за время его пребывания в Дерпте в городе не осталось бродячих кошек и собак, их привозили из окрестных мест.

В 1841 году профессора Пирогова пригласили на работу в Санкт-Петербург. Ему предложили кафедру госпитальной хирургии в столичной Медицинской академии. Он согласился, но при одном условии. Какое же условие ставил преподаватель, имя и труды которого знал в то время весь медицинский мир? Создать возможности для занятий со студентами в операционных и у постели больного. Для этого каждый медицинский факультет должен иметь свое специальное помещение, свою клинику.

Такую клинику профессор получил, но этим не ограничился. Два года ушло у него на подготовку и проталкивание проекта специального анатомического института для экспериментальной работы врачей и студентов. Заручившись поддержкой известных медиков, он все-таки добился своего. Основной аргумент противников Пирогова сводился к тому, что за границей, мол, не практикуется работа целого Анатомического института и заводить свой нам ни к чему.

За пять лет существования Анатомического института, где директором был Пирогов, студенты и врачи провели двести операций на животных, изготовили для занятий две тысячи анатомических препаратов. Ежегодно там совершали по две тысячи вскрытий. Такого опыта действительно не имели, учебные заведения других стран.

Другое дело, что «храмом науки» помещение института нельзя было назвать даже условно, настолько ужасающий барак не подходил для исследовательской работы. Но тут его директор ничего не мог изменить.

«Мое искреннейшее желание, чтобы мои ученики относились ко мне с критикой» — так начинается подпись на портрете, подаренном Пироговым дерптским студентам. И это не просто красивая фраза. В истории медицины, пожалуй, не было другого человека, который бы с таким бесстрашием говорил и писал о собственных ошибках, заблуждениях, поучительных для других, особенно для начинающих медиков.

Прошел первый год самостоятельной работы Пирогов?, после которого он выпустил отчет «Анналы хирургического отделения клиники императорского Дерптского университета». В самом появлении этого сочинения не было ничего необычного. Удивительным была его цель — научить других не тому, как нужно поступать, а тому, как поступать не нужно. Пирогов разбирает истории болезней, где он поставил неправильный диагноз, ход операций, которые следовало бы провести по-другому. Он говорит о причине своих ошибок: в одном случае самоуверенность, в другом — поспешность.

Как-то во время пребывания Пирогова в берлинской клинике Руста он оказался свидетелем такого случая. Сам Руст уже не оперировал. Он брал в помощники Диффенбаха и поручал операционную часть ему. Но однажды Руст решил было взяться за нож. На столе оказался пациент с большой ущемленной грыжей.
— Я вам покажу, — сказал он стоявшим поодаль слушателям, — как старик Руст оперирует. — С этими словами он смело махнул по грыжевому мешку.

Последствия, вспоминает Пирогов, были ужасны. Больного унесли, и об этом случае, по обыкновению, больше ни слуху ни духу. Ни в медицинской литературе, ни в лекторской деятельности того времени не разбирали подобные происшествия.

Пирогов смело разрушает эти традиции и вводит свои, которые Иван Петрович Павлов назвал его первым профессорским подвигом.

Эту необычную исповедь, конечно, заметили. Ученики профессора стали верить ему вдвойне, большинство же недоумевало. В немецких журналах того времени появилась критика, которая, по словам самого Пирогова, «принялась его валять», что было делом нетрудным. Ведь сам себя он «валял без милосердия».

«Нельзя не задуматься над этим могучим явлением счастливого сочетания ума, таланта, знания, страстной и стремительной любви к истине и безупречной честности», — писал о Пирогове его последователь и знаменитый терапевт С. П. Боткин.