...Владимир Викторович бесцельно ходит из комнаты в комнату. Иногда останавливается и смотрит в окно. Там по широкому проспекту бесшумно мчатся троллейбусы, спешат люди.
— Владимир Викторович,— спрашивает его врач.— Что с вами?
А он и сам не знает, что с ним. Пустота какая-то внутри. Тоска и душевная пустота... И ничего не хочется делать.
Может быть, это потому, что последнее время Владимир Викторович очень много пил, почти ежедневно и в больших количествах? А может быть, существовала какая-нибудь иная причина, которая привела его к тому, что сейчас он такой апатичный и духовно опустошенный?
Прошло много времени, прежде чем врачи смогли понять, что с ним. Это оказалось возможным только после того, как Владимир Викторович рассказал все о своей жизни, о том, как медленно, но неотвратимо шел он к тому, что ощущает сейчас.
И тоска, и бессонница, непереносимое чувство внутренней опустошенности — все это явилось результатам алкогольной депрессии (есть такая болезнь, вызываемая злоупотреблением спиртными напитками).
Но почему же человек, дожив до тридцати с лишним лет и уже многого достигнув в жизни, вдруг начал безудержно пить?
Однажды Владимиру Викторовичу удалось возвратиться из командировки на неделю раньше.
Выходя в шестом часу утра из вагона на перрон Московского вокзала, он подумал, что хорошо возвращаться домой, когда большую работу сделал досрочно, и представил, как будет встречать его жена. Она откроет дверь еще заспанная, но, увидев его, радостно улыбнется, потянется к нему и обнимет ласковыми руками...
Но вышло все не так. Маша долго не открывала. А когда открыла, то не бросилась ему навстречу. Она не была заспанной, колюче смотрела на Владимира Викторовича и молчала: в кухне на табуретке в майке и трусах сидел незнакомый молодой человек. Он курил и тоже молча смотрел на Владимира Викторовича...
Сразу сильно заныло в груди. Никогда он не думал, что это так больно. Он поставил чемодан и вяло проговорил:
— Оденьтесь и уходите.
Прошел в комнату. Закрылся изнутри. Сел.
Хлопнула входная дверь...
Назавтра Владимир Викторович собрал вещи и переехал к своей матери.
По утрам его будил резкий, захлебывающийся «голос» будильника.
В полутьме, чтобы не натолкнуться на стул, стоящий вплотную между раскладушкой и шкафом, Владимир Викторович, широко разводя руками, осторожно пробирался к выходу в общий коридор. Сначала Владимир Викторович все время цеплялся ногой за провод настольной лампы, стоявшей на полу, возле раскладушки. Шнур натягивался и почему-то всегда зацеплял ножку табуретки, которую на ночь Владимир Викторович подвешивал на гвоздь, вбитый в стену. Табуретка с грохотом падала, просыпалась мать и начинала что-то невнятно бормотать. Он выходил в коридор и, просунув голову в комнату, говорил ей:
— Ш-ш-ш... Спи. Рано еще.
Мать засыпала снова.
Позавтракать он, как правило, не успевал, и, наскоро побрившись, выскакивал на Измайловский проспект.
Втиснувшись в автобус, Владимир Викторович мысленно прикидывал, чем ему сегодня предстоит заниматься: закончить начатую на прошлой неделе работу, побывать на заседании месткома, потом поехать на завод, проконсультировать производственников по вопросам внедрения предложений института, а вечером — лекция в клубе...
Из всех дел, пожалуй, самым приятным было занятие с лаборантами. Владимир Викторович любил проводить с ними занятия. Готовился он к ним тщательно, просиживал вечерами в библиотеке и все время думал о том, что и как скажет лаборантам. Он всегда чувствовал, что после занятий его слушатели словно преображались, взгляд их становился светлей и уверенней. Иногда ему казалось, что его слова действовали на него самого — он оживлялся, лицо его светлело, и всякие мелкие житейские заботы отодвигались от него, и он вместе со своими слушателями радовался тому, что работает в таком замечательном институте, что они все вместе Делают большое и нужное стране дело. Он видел по лицам лаборантов, что и они переживают то же самое, что и он. Возникала особая атмосфера праздничной торжественности, они чаще, чем обычно, говорили друг другу хорошие, добрые слова, и иногда Владимиру Викторовичу хотелось всех обнять и сказать, что они в состоянии свернуть горы и решить самую заковыристую проблему.
Такое настроение не покидало его весь день. А вечером, выступая с лекцией в клубе, он даже почувствовал особое вдохновение. Заговорил о долге детей перед родителями и так хорошо сказал, что многие женщины начали всхлипывать, и у него самого на глазах появились слезы. «Что это со мной,— подумал он,— и при чем тут дети? Никогда раньше у меня такого не было... Нервы все, нервы!..»
Но, удивительно, от этих мыслей ему не стало грустно. Наоборот, его все время не покидало чувство ка-кого-то непонятного, радостного возбуждения.
Когда поздно вечером он шел по Измайловскому проспекту, то все еще чувствовал этот необычный душевный подъем.
Уже засыпая, Владимир Викторович вспомнил, что так и не побывал сегодня у врача, а ведь в груди снова появились боли, во рту было сухо и противно.
В памяти мелькнули лица товарищей по работе, потом все поплыло и смешалось... И вдруг над самым ухом раскатисто зазвенел будильник. Оказывается, опять уже утро.
С трудом разогнув одеревеневшую спину, Владимир Викторович стал одеваться. Прикидывая, как у него сложится сегодня день, он заключил, что день будет лучше, чем вчера, потому что свободного времени не ожидалось ни одной минуты вплоть до половины двенадцатого ночи, и еще Владимир Викторович с удовольствием отметил, что вчерашнее непонятное возбуждение снова овладевает им.
Хрипло кашляя, он выбежал на проспект, и сразу подошел нужный ему автобус.
Так, в напряженной работе, проходили дни. Руководители института, в котором работал Владимир Викторович, расценили его несколько возбужденное состояние как естественное стремление к активной деятельности человека с большими способностями, который может вдохновенно выполнять сложную и ответственную работу.
— Надо поручить ему более ответственный участок,— решил главный инженер.
К концу года такая возможность представилась, и Владимир Викторович возглавил лабораторию. Получил он и квартиру — светлую, просторную, с балконом, выходящим на проспект Славы.
Бронхит у Владимира Викторовича давно прошел, и теперь по ночам он уже не кашлял.
И вот тогда, когда жизнь его, казалось бы, снова належивалась, Владимир Викторович стал ежедневно и помногу пить...
В описании причин развития хронического алкоголизма выработался определенный штамп: «Все началось с одной рюмки... Потом пристрастился...»
У Владимира Викторовича «все началось»... с поллитровой бутылки водки. Назавтра — снова бутылка. Выпил, показалось мало, заехал в ресторан, выпил еще... И так каждый день. Хорошее здоровье позволяло ему сравнительно легко переносить большие дозы спиртного. А пил он все больше и больше, пил как-то очень уж смело, откровенно, отчаянно — часто появлялся на работе «в состоянии опьянения», как говорят медики, и хотя все замечали его нетвердую походку, он, казалось, не придавал этому никакого значения.
Входя в свой кабинет, он говорил секретарю:
— Ко мне, будьте любезны, никого... Я буду очень занят.
Входил, закрывался на ключ, опускался в кресло и... забывался тяжелым, неспокойным сном.
Иногда, подремав час или два, Владимир Викторович начинал ощущать непреодолимую потребность выпить еще. Тогда он вызывал своего заместителя и трезвым голосом произносил:
— В хозяйстве Петрова что-то не ладится. Я поеду, посмотрю на месте...
Садился в служебную машину и уезжал.
И все знали, что Петров, главный инженер одного из заводов, работавших в содружестве с их институтом, обязательно угостит Владимира Викторовича коньяком, после чего Владимир Викторович наверняка поедет в другое «хозяйство», потом еще в одно и еще... И привезет его шофер домой очень поздно, и будет он очень пьяным.
Хронический алкоголизм со всеми присущими ему симптомами развился у Владимира Викторовича (вопреки всем научным выкладкам специалистов) всего за полтора месяца. Он пил ежедневно, все чаще приезжал на работу пьяным и неработоспособным. Впрочем, иногда он успевал по дороге опохмелиться и тогда некоторое время работал нормально.
Сотрудники института перешептывались в коридорах, но никто не хотел показаться ханжой, и никто не хотел рисковать: Владимир Викторович оставался еще у власти, и от него зависело многое — назначения, премии, командировки...
— Он все-таки голова, умница,— говорили о нем подчиненные, — а это все пройдет...
Но «это» не проходило.
Владимир Викторович теперь уже не закрывался в кабинете. Он наливал в стакан коньяк, ставил его перед собой и пил, отхлебывая, как чай.
Иногда и посетителей принимал — представителей заводов и даже кое-кого повыше рангом — вот так, со стаканом «чая» 8 руке. А некоторым говорил без обиняков:
— Я думаю, что мы с вами договоримся. Сейчас, пока я просмотрю кое-какие бумаги, сходите-ка вон в тот магазин — его из окна видно, и возвращайтесь. Мы и обмоем нашу с вами предварительную договоренность...
И зависящий от его «да» или «нет» посетитель шел... И не удивлялся. Поскольку сказано это было так непринужденно и даже по-дружески, что льстило: «Такой человек, и так по-простому себя ведет!..»
Владимир Викторович пил беспрерывно почти два года, и никто ни разу не упрекнул его в этом.
И вдруг — сразу все кончилось...
Однажды Владимир Викторович приехал на работу, как всегда, около одиннадцати, но был трезв. Не было на его лице прежней пренебрежительной ухмылки. Он казался подавленным, огорченным, угрюмым. Пришел, сел в свое начальственное кресло и тяжело уронил голову...
Так началось у него психическое расстройство, которое врачи назвали депрессией.
Проснувшись, он открывал глаза и смотрел в потолок. Смотрел долго и чувствовал, что не способен сейчас ни встать, ни одеться, ни, тем более, пойти куда-либо... Болезненно сжималось сердце в груди, и наползала глубокая, непередаваемая тоска. По сравнению с этой всеобъемлющей тоской все заботы и дела, совещания, поездки, удачно принятые решения, встречи с приятными людьми — все то, из чего состояла его жизнь,— все это отодвигалось куда-то очень далеко, становилось мелким, незначительным, недостойным внимания, потому что на самом важном месте в его сознании было теперь одно-единственное и всепоглощающее чувство безысходной мучительной тоски...
Первое время он еще боролся с собой — заставлял себя встать, побриться, одеться. Потом спускался к машине и ехал в институт. Но гнетущее чувство внутренней пустоты не покидало его. С удивлением вспоминал он 6 том периоде своей жизни, когда, даже будучи больным, постоянно кашляя и испытывая боль в пояснице, поднимался по утрам с постели, спешил на работу и возвращался только поздно вечером, почти ночью — до того перегружен был его день: консультации по заводам, совместительства, общественные дела... И как только его на все хватало? Откуда брались силы? Но самое главное было то, что тогда он постоянно ощущал какую-то радостную приподнятость, приятное возбуждение. Ему было весело и легко работать, вести семинары и занятия, он с удовольствием выполнял сверхурочные работы, ездил на заводы, читал публичные лекции на свою любимую тему — о прекрасном будущем.
А теперь, имея все, о чем в то время мог только мечтать, он вдруг почувствовал себя глубоко несчастным.
Как-то сразу исчезли из его жизни все духовные ценности, исчезла радость мироощущения — все то, чем он жил до сих пор.
Вот уже несколько дней Владимир Викторович не выходит на работу. Нет, он не чувствует себя больным: и температура у него нормальная, и кровяное давление не повышено, и голова не болит. Но он лежит целыми днями в постели и смотрит в потолок. Или вдруг начинает ходить из комнаты в комнату, поеживаясь и тревожно поглядывая то в одно, то в другое окно.
Странно, что в последние годы он не вспоминал Марию. А сейчас вдруг в памяти всплыло то далекое-далекое время...
Где это было? Кажется, в Крыму. Кипарисы... Тропинка... Палаточный городок... Она бежит к нему навстречу, смеющаяся, загорелая, и долго висит у него на шее, и что-то говорит, говорит... Из палаток вылезают такие же загорелые юноши и девушки и смотрят на них, но Маша не стыдится своих чувств.
— Приехал... Наконец-то... Я так ждала тебя...
Потом вспомнились другие дни, разлуки и встречи. Их много было, разлук и встреч, и вот теперь все кончилось. Ничего больше не будет в жизни. Осталась только пустота, и ничто ее не заполнит. Никогда.
Владимир Викторович поворачивается на другой бок и смотрит прямо перед собой — в стену.
Иногда он протягивает руку, находит на ощупь пакетик с маленькими зелеными таблетками, проглатывает сразу несколько штук — тоска не исчезает, но становится приглушенной и не такой невыносимой.
Конечно же, он любил Марию, и ее неожиданное предательство разрушило что-то в нем. И породило незатухающую душевную боль. Многие годы он боролся с этой болью, а она все не проходила, все жила в глубине его души и постоянно питала его нездоровое возбуждение, которое Владимир Викторович принимал за состояние творческого подъема. Он пытался заглушить эту боль напряженной работой, но только изнурял себя. Вся его жизнь в то время удивительно напоминала самоистязания отшельников, стремившихся погасить пожиравший их души огонь добровольным принятием физических страданий.
Постепенно его организм слабел, нервное возбуждение стало исчезать, и тогда, чтобы вернуть то состояние, к которому он успел привыкнуть, Владимир Викторович стал много и часто пить.
Сначала с помощью спиртного ему удавалось на какое-то время снова обмануть себя, но вскоре токсическое действие алкоголя все-таки сказалось, наступило почти полное истощение организма, возникла так называемая алкогольная депрессия, или, точнее, депрессия, усугубленная алкоголизмом,— с идеями самообвинения, самоуничижения, с резким понижением настроения и расстройством сна...
Многие порой еще слишком примитивно понимают, что такое алкоголизм. Популярные брошюры дают лишь очень приблизительные представления об алкоголизме. Чаще всего люди думают: алкоголик — это тот, кто с трясущимися руками и посиневшим носом уже утром стоит у пивного ларька.
А если алкоголик — интеллигентный, образованный человек, занимающий высокий служебный пост? Он не станет ходить по пивным или винницам! По какой шкале измерять степень его алкогольной деградации, если он пьет многие годы, но до поры до времени успешно справляется с той работой, которую делал много лет подряд?
Так же довольно упрощенно многие представляют себе больного алкогольной депрессией. Как правило, в их представлении это человек с явно выраженной патологией, оглушенный алкоголем, ничего уже не соображающий, с упорными мыслями о самоубийстве, человек, которого надо срочно помещать в психиатрическую больницу.
Конечно, в подавляющем большинстве случаев эти больные именно так и выглядят.
Но иногда алкогольная депрессия протекает без грубых нарушений психической деятельности, без стремления к самоубийству. Такой больной производит впечатление просто утомленного человека с некоторым Спадом деловой активности, с плохим настроением, как будто несколько разочаровавшегося в жизни, в своей работе. И когда говоришь с ним, то действительно начинаешь верить, что и работа у него неинтересная и вроде бы никому не нужная, и в жизни что-то у него не так сложилось, и в семье его не понимают, и есть все основания, чтобы быть в плохом настроении...
Почти сто лет назад выдающийся русский психиатр профессор С. С. Корсаков описывал именно такие случаи изменения личности при алкоголизме, когда у больного появляется депрессивный взгляд на жизнь: дескать, к нему плохо относятся, его не ценят, не берегут, и вообще жизнь не удалась...
Но вот человек (то ли в связи с лечением, то ли по другим причинам) не пьет месяц, полгода, год и на глазах начинает меняться. С лица постепенно исчезает выражение усталости, отчаяния и тоски, к лучшему изменяется общий эмоциональный настрой. Перед нами теперь совершенно другой человек, полный светлых надежд и планов, уверенно идущий по жизни, отбросивший все нелепые сомнения и мрачные раздумья о беспросветности своего будущего.
Именно так и произошло с Владимиром Викторовичем. После специального лечения он полностью освободился от мучительных раздумий о собственной неполноценности, на смену мрачному, тоскливому настроению пришло ощущение собственной силы и больших, не исчерпанных еще творческих возможностей. Он стал бодрым, жизнерадостным, энергичным, и когда проходит по институту — весь какой-то распрямленный и просветленный — многие думают: «Сильный человек. И умница. Такой не позволит себе раскиснуть и впасть в уныние. Не даром в институте его так ценят и так доверяют ему...»