Не раз в течение своей пятидесятилетней деятельности профессор Пирогов подавал в отставку. Как-то помощник его по работе во Втором военно-сухопутном госпитале доктор Неммерт принес Пирогову пакет с надписью «секретно».
«Заметив в поведении г. Пирогова некоторые действия, свидетельствующие о его умопомешательстве, — читал профессор, не веря своим глазам, — предписываю Вам следить за его действиями и доносить об оных мне». И подпись — главный врач госпиталя Лоссиевский.
Дело в том, что требования и действия заведующего хирургическим отделением Пирогова, с точки зрения руководителя госпиталя, были недалеки от помешательства. Его госпиталь ничем не отличался от других. Грязь? Но везде грязно. Пирогов возмущается, что в одной и той же палате лежат больные с кожными заболеваниями, гнойным заражением крови, гнойными отеками? Но ведь во всем мире это так. Пирогов запретил фельдшерам переносить перевязочный материал от одного больного к другому. Он устроил скандал по поводу того, что снятые с ран повязки госпитальное начальство распорядилось пускать в продажу.
И еще — Пирогов доказывал, что воруют в госпитале даже не ночью, а днем. Что подрядчик развозит мясо, отпускаемое больным, по домам членов госпитальной конторы, а аптекарь присваивает себе лекарства...
Вот и решил главный врач госпиталя подкараулить не в меру требовательного и честного профессора, чтобы избавиться от него, да неожиданно подвел его доктор Неммерт.
Скандал был большой. Пирогов подал в отставку. Дрожащий Лоссиевский просил у него прощения.
Спустя два года «друзья» Пирогова по Медико-хирургической академии натравили на него продажного писаку-журналиста Фаддея Булгарина, имевшего большой опыт в доносах и клевете. Этот представитель печати не раз оказывался на пути Пушкина. А сейчас в одном из фельетонов о Пирогове он усиленно намекал на кражу чужих идей.
Перспектива оказаться оклеветанным в глазах учеников, чьим мнением он всегда дорожил, особенно удручала Пирогова, и он всерьез решил отказаться от преподавания. Снова просьба об отставке.
Но третье прошение строптивого профессора приняли с неприличной поспешностью. Было это в 1856 году, когда Пирогов возвратился из действующей армии в Крыму, после осады Севастополя. Там он застал порядки все того же петербургского госпиталя, только увеличенные до размеров всей страны и умноженные на трудности военного времени.
Для Пирогова это была война на два фронта. В операционной он боролся за жизнь раненых, и она во многом зависела от его искусства.
Один из очевидцев писал о Пирогове в Севастополе: «Вы сходите на перевязочный пункт, в город! Там Пирогов: когда он делает операцию, надо стать на колени».
Именно в Крымскую войну он ввел в практику гипсовую повязку, и врачи противника пытались дознаться у пленных, как доктор Пирогов обходится без ампутаций, как ему удается сохранять солдатам руки и ноги.
Изобретательность хирурга спасала солдатам жизнь, но они все равно гибли — от холода, голода, заражения, неувязок с транспортом. Пирогов боролся и с этим, с воровством интендантов, аптекарей, бюрократизмом чиновников всех рангов. Это была настоящая схватка Дон-Кихота с ветряными мельницами, потому что усилиям хирурга и его помощников противостояла целая бюрократическая империя. Но Дон-Кихот победил и... подал в отставку.
Журнал «Современник» словами Некрасова приветствовал замечательного хирурга:
«Это подвиг не только медика, но и человека. Надо послушать людей, приезжающих из-под Севастополя, что и как делал там г. Пирогов! Зато и нет солдата под Севастополем, нет солдатки или матроски, которая не благословляла бы имени г. Пирогова и не учила бы своего ребенка произносить это имя с благоговением».
А вот о чем пишет сам Пирогов незадолго до своей отставки:
«Если действительно желают, чтобы я мог быть полезен, то пусть меня не оставляют на полпути; этими полпутями я следовал уже много раз; теперь я не хочу больше действовать против своей совести, против своих убеждений... Пока военная иерархия и солдатчина будут господствовать в наших храмах науки, пока форма и видимость будут председательствовать в святых местах искания истины, до тех пор нам нельзя ожидать ничего доброго. Это раз навсегда мое убеждение, а так как такие убеждения считаются вредными и опасными, то я удаляюсь возможно скорее и возможно дальше».
Эту возможность ему предоставили. Он уехал в Одессу, где ему дали безобидную должность попечителя учебного округа. Однако очень скоро принципы Пирогова и его реформаторская деятельность стали поперек горла генерал-губернатору Строганову. В царскую канцелярию полетели письма-доносы.
Пирогова переправили в Киев. Здесь попечитель учебного округа отличился тем, что просил отменить лекции богословия для студентов медицинского факультета Киевского университета по той причине, что им и без того приходится много читать по курсу естественных и медицинских наук.
Пирогова с большим трудом уговорили нанести приличествующий его должности визит митрополиту Исидору. Лучше бы он не соглашался! В покоях киевской епархии попечитель нажил себе еще одного врага. Митрополит со сладкой улыбкой предложил ему «достойнейшую кандидатуру на вакантную должность цензора».
— Позвольте узнать, кого? — спросил Пирогов.
— Кулжинский.
— Знакомая фамилия. Э, да это он печатался в «Маяке», самом мерзком из журналов! Ну нет!.. — И Пирогов, даже не откланявшись, заспешил из покоев духовного владыки.
И снова в столицу полетели письма: Пирогов организовал воскресные школы для народа, Пирогов принял на работу неблагонадежного учителя. Колесико государственной машины ржавым голосом скрипело о «красном» попечителе.
1861 год — и очередная отставка. Он отправлен подальше, за границу, в Гейдельберг, тихий, благостный городок, чтобы «надзирать» за профессорскими стипендиатами.
Его подопечные — молодые ученые разных специальностей, будущие русские профессора, посланные для научной работы в университеты Европы. В их числе были биолог Мечников, физиолог Ковалевский, гистолог Бабухин, химик Вериго. Позднее Ковалевский вспоминал о необычном наставнике: «Юношеской горячностью к приобретению знаний он просто заражал нас».
Когда наставник стипендиатов поехал лечить смутьяна Гарибальди, в его поступке усмотрели что-то политическое. Д. Толстой, обер-прокурор Святейшего синода, ставший министром просвещения, решительно отзывает русских из-за границы. Больше Пирогов не служил.
Он поселился в своем имении Вишня. По-прежнему много писал, обобщая громадный опыт военного времени, выезжал инспектировать санитарную службу еще в двух войнах, которые вела Россия, и постоянно оперировал.
Уже при жизни Пирогова в хирургии начали выделять пироговский период. И еще одна отрасль медицины в самом начале своего развития оказалась тесно связанной с его именем. В наши дни она стала самостоятельной наукой. Речь идет об анестезиологии — первоначально это было искусство ослаблять боль. Но здесь необходимо небольшое отступление.