«Боль без языка, а сказывается»

Шел уже второй час моих ожиданий, а врач все еще не показывался. В родильном зале что-то происходило чрезвычайное, об этом можно было предположить по тому, как пробежала туда пожилая акушерка, неся в руках склянку с раствором, как вышла сосредоточенная, напряженная молоденькая девушка в забрызганном кровью халатике, шепнула несколько слов старой нянечке и тут же стремительно закрыла за собой дверь, а та — лет,, наверно, за семьдесят — горестно покачала головой и тоже стремительно зашаркала выполнять данное ей поручение. Невольно поддавшись обстановке общей тревожности, я тоже внутренне напрягся, сам не отдавая себе в этом отчета  — нельзя оставаться спокойным, когда рядом, в десяти шагах, свершается нечто опасное, может быть трагическое.

Прошло еще минут сорок, я не знал, ждать ли мне или уходить — беседа явно срывалась. Наконец в дверях показался акушер Семен Михайлович — серый, словно его посыпали пеплом, с неестественно вытянутым, отрешенным лицом, напряженно поднятыми плечами и ничего не видящим взглядом запавших глаз. Он медленно пронес мимо меня свое большое одеревеневшее тело, покрытое смявшимся халатом, и я понял, что в этот момент он не только слеп, но и нем и глух. Следом выбежала та самая девушка в забрызганном халатике, размазывая марлевой салфеткой слезу по щеке.

...Роды не предвещали ничего из ряда вон выходящего, но все-таки внушала тревогу затяжка схваток. Потом темп событий резко возрос, может быть, этому отчасти содействовали примененные для стимуляции лекарства, но так или иначе схватки зачастили и возникли острейшие боли. Молодая роженица сорвала от криков голосовые связки и уже сипела, корчась в непереносимых муках. Никакие препараты, казалось, не могли умерить ее страданий, а тут еще открылось сильнейшее кровотечение. Видимо, при потугах одновременно с плодным пузырем лопнул крупный сосуд, а Семен Михайлович не мог отыскать это место, чтобы пережать его. Вместе с потоком крови пошел плод — крупный, крутоголовый, и теперь надо было заботиться о нем. У измучившейся женщины стали иссякать силы, и она слегка притихла. Передав заботы о ней своим помощницам, Семен Михайлович принялся спасать новорожденного. Он отдал этому делу все, что знал и умел, все свои силы и опыт, и смерть отступила перед его натиском.

Я увидел молодую мать чуть позже — словно застывшую в ворохе еще не отглаженных, не прибранных простынь и марлевых, набухших кровью, тампонов. Ее лицо — округлое, девичье — не стряхнуло еще с себя смешанного выражения испуга, неистового страдания, отчасти удивления. Последние нечеловеческие боли словно бы еще трепетали в складках скорбно стянутых губ да в заострившихся мышцах вокруг маленького носа.

Увидел я и Игорька, как они с мужем давно и согласно его нарекли. После всех своих родовых мытарств и криков, он — безбровый, серенький, с трогательно слюнными пятнышками на маленьких, сжатых губах — тихо спал. Как ему было знать и понять, что уже первые мгновения его земного бытия омрачили два зла: кровотечение и боль.

...Да, щемяще болезненно наше появление на белый свет. И что совсем уж несправедливо — болезненно прежде всего для той, кто с безоглядной щедростью отдает ребенку все — энергию, кровь, воздух, саму жизнь.