Сельский врач

Как-то довелось мне побывать в одном алтайском селе.

Дома там рублены на века: бревна сосновые, смолистые, скотный двор в два этажа.
—       Ну, для коей надобности соорудили эту высь поднебесную?— спросит иной пришелец из чужого края.
—       Для удою...— ответят ему.
—       Как так?
— А так... Внизу, то есть в коровнике, животным вольготно, тепло. Тепло, значит, идет от проконопаченных пенькой стен и особливо с потолка...
—       Почему же такое?
—       А потому, что Роман Ильич Лычков, значит, наш новый председатель колхоза, всю верхотуру, то есть второй этаж, до самой крыши забил сеном, жмыхом и другими кормами. Потому и корма сухие, приятные. А кроме того, ни тебе возить, ни носить, а запросто скинул в кормушки сверху... Вот и весь сказ.
—       Да...— протянет гость. Но на этот раз с уважением посмотрит на коровник и подумает: «Ну и голова этот председатель!»

Неплохой в селе клуб, есть изба-читальня. До самой же опушки соснового бора тянется недостроенное длинное деревянное здание с двойными добротными рамами — сельская больница. Из-за этой больницы, как рассказывают, между новым председателем колхоза и доктором Дмитрием Никитичем Любомудровым великие происходили споры. Председатель надумал строить большой скотный двор и парник, а доктор — вынь да положь больницу! Председатель доказывал: «Надо, чтоб колхоз богател!» А доктор не слушает, доказывает свое: здоровье людей, дескать, важнее.
—       А кому она, больница-то? — спрашивали жители, осматривая дубовый сруб.

Люди в селе скупые на слова, лихие на работу. Оттого и здоровье, не подступное хвори. Но, если разобраться, больные были. Одного конь ударит копытом, иной занеможет от непомерного количества съеденных пельменей, а то забежит к врачу тракторист, стряхивая с пораненного пальца кровь.

Доктор Любомудров, а проще, как его звали в селе, Митрий Никитич, жил здесь с незапамятных времен. Он давно овдовел. Сюда не вернулся с фронта его сын...

Люди думали, что горе иссушит старика, но он все так же работал... Стал, пожалуй, молчаливее, да усы с бородой поседели. Но, как и прежде, можно было видеть его с палочкой то на полевом стане, то у постели больного, то на собрании, а чаще всего в амбулатории. Никто не слышал, чтобы доктор сердился или кричал. Подойдет он, скажем, на поле к дежурной медсестре Варе и, посмотрев поверх очков, покачает головой, скажет:
— Значит, Варя, трактористу Ивану у вас нечем было и палец перевязать? — И карие глаза доктора станут не злыми, а какими-то грустными...

Варя не выдержит, закраснеется как маков цвет и с хрипотцой ответит:
—       Не будет этого более... Митрий Никитич!
Работа не давала долго грустить.

А здесь в колхозе выбрали нового председателя, ветерана войны Романа Ильича Лычкова.

«Какой уж он, этот Роман Ильич, председатель? — скептически думали иные жители.— Ростом не взял, голова седая, грудь впалая, да еще левой руки нет. Хворый... Как приехал с тепла в студеный наш климат, так и занемог. Вот только одна надежда на Митрия Никитича».