Здесь на помощь и педагогам, и родителям должны прийти врачи поликлиник. Осмотр перед школой должен быть очень тщательным. Надо собрать у родителей все сведения о ребенке: как проходила беременность, какие были роды, нормальным ли было раннее развитие ребенка, когда он стал ходить, говорить, какие болезни перенес и в каких условиях живет в настоящее время.
«Трудный» ребенок, «умственно отсталый» — легче всего такого рода эпитетами наградить ребенка, тогда как он требует только большего внимания к себе, чем другие дети. И когда у меня на приеме пятилетняя девочка отвечает, что ее мать зовут Веркой Заболотной или такой же мальчик на мой вопрос, где работают папа и мама, отвечает: «Мама работает врачом, а папа — пьяница»,— я не думаю, что передо мной плохие дети, я понимаю, что у этих детей нет настоящей, полноценной семьи, и, говоря об этом, я хочу, чтобы родители и педагоги поняли меня. Но так бывает не всегда.
Передо мной лежит характеристика первоклассницы Гали, написанная педагогом одной из средних школ. «Учится очень плохо. Речь неразвита, и плохо говорит. Плохая восприимчивость — отсутствует мышление, невнимательная, на уроках занимается посторонними делами. Следует перевести во вспомогательную школу». Мать считает девочку полноценной, но говорит о том, что сама неграмотная, работает далеко от дома и потому Галя предоставлена самой себе. Девочка много болела. Физически отстает в развитии. Отец с семьей не живет. «Кто же это тебе купил такой красивый свитер?» — спрашиваю я девочку, когда она входит ко мне в кабинет. «Мама»,— отвечает Галя и ее лицо покрывается ярким румянцем. «Какая у тебя хорошая мама»,— говорю я и после осмотра начинаю беседу с девочкой. Галя называет мне правильно адрес, фамилию, имя, возраст, правда, не сразу, а постепенно вступая в контакт со мной. Она перечисляет дни недели, называет все слова в картинном словаре и хорошо дифференцирует картинки. Она оживляется настолько, что начинает декламировать стихотворение Чуковского «Мойдодыр», поет песенку про «Елочку». «Да ты совсем хорошая»,— говорю я и глажу ее русую голову с алыми ленточками. Но все же тревога не покидает меня после ухода Гали.
Поймет ли меня педагог, читая мое заключение, что девочка должна обучаться в школе массового типа, не посадит ли он ее на последнюю парту, вызывая только для того, чтобы поставить ей очередную двойку?
Вот еще аналогичный пример. Педагог приводит ко мне маленького Гену — ученика первого класса. Он не похож на Галю. В его костюме и облике не заметно следов заботливых материнских рук. В области волосистой части головы экзематозное поражение кожи. «Это я еще весной обжег»,— говорит Гена. На бледном худеньком личике ярко выступают умные карие глаза. По словам соседей и педагогов, мать не занимается детьми. Она устраивает попойки в своей квартире и не интересуется мальчиком. «Как же твое отчество?» — спрашиваю я Гену. «У меня нет отчества»,— отвечает мальчик, который действительно не знает отца, и уже этот ответ заставляет меня теплее говорить с Геной. После долгой беседы с мальчиком я вызываю в кабинет педагога, чтобы в ее присутствии продолжить обследование.
Мальчик на все вопросы дает совершенно правильные ответы. «А у тебя есть цветные карандаши?» — спрашиваю я Гену. «Нет, — отвечает мальчик, — я потерял их, и мама не хочет мне покупать другие». Может быть, кому-нибудь это покажется мелочью, но я считаю, что это не мелочь. Урок рисования изо дня в день теряет для Гены интерес и значение. У него нет карандашей, как у других детей, и это травмирует ребенка, ставит его вне коллектива, порождает в нем чувство неполноценности, создает конфликтное состояние, часто ведущее к образованию неврозов. «Но почему же он у меня в классе совсем другой?» — говорит педагог. И я объясняю ей сущность процессов торможения и возбуждения, говорю о значении среды, окружающей ребенка.