Задача лечащего врача осложняется, если у заболевшего коллеги серьезное заболевание. С особой остротой встает здесь вопрос о врачебной правде. Больной смотрит в глаза и просит, требует истины. Его взгляд говорит о том, что ему «все ясно». Как быть? Думается, что в этих случаях решающее значение приобретает прогноз для жизни. Если у врача нет болезни, которая на данной стадии ее течения может кончиться печально, ему следует сказать правду.
О врачебной правде написано немало. Одни считают, что больным надо ее говорить во всех случаях, другие с этим не согласны. Как уже упоминалось, в США с 1950 года отказались от практики утаивания от больного, в частности раком, его диагноза и стали сообщать о заболевании большинству пациентов. Судя, однако, по публикациям последних лет, дискуссии о целесообразности такого однозначного подхода не утихают. Главное, в чем я глубоко убежден, — у больного нельзя отнимать надежду.
У врача И. была диагностирована запущенная форма рака желудка. От больного это скрыли. Его пришел навестить товарищ по студенческой скамье.
— Мне нужна правда, — обратился больной к старому другу, — чтобы сделать соответствующие распоряжения. Ты — мой друг... Это рак или нет? Ты обязан сказать.
— Это опухоль.
Больной задумался.
— Спасибо за правду, но ты... убил меня.
Зигмунд Фрейд, узнав от врача, что у него рак, прошептал: «Кто дал вам право говорить мне об этом?!»
Заболевший доктор даже тогда, когда у него проскальзывает мысль об истинном положении вещей, как и все люди в таких случаях, хочет уйти от роковых мыслей и, как и все, склонен к иллюзиям. Любовь к жизни, желание жить оказываются порой сильнее неумолимых фактов.
Не следует уступать настояниям врача, утверждающего, что, как медик, он «все понимает» и ему «можно сказать все». Чем больше пациент настаивает, чтобы ему открыли правду, тем сильнее он ее страшится.
По моим наблюдениям, у больного врача бывают одновременно две концепции болезни: одна более пессимистическая, которую он высказывает, другая более оптимистическая, в которую он в глубине души хочет верить. Очень важно эту последнюю, вторую гипотезу выявить и убедительно подкрепить.
Относится это в полной мере и к врачам — крупным специалистам. Известно, что Н. И. Пирогов умер от злокачественной опухоли верхней челюсти. Первоначально он не придавал значения своему заболеванию, хотя несколько раз и высказывал мысль: «Не раковая ли это штука?» Созванный в Москве консилиум подтвердил диагноз и предложил оперативное лечение. Необходимость в операции лишила Н. И. Пирогова всяких иллюзий, его настроение и состояние ухудшились.
Жена и сын настояли на том, чтобы операцию сделал в Вене всемирно известный Т. Бильрот. Последний тщательно осмотрел своего не менее знаменитого пациента, категорически отверг диагноз и заявил, что в оперативном вмешательстве нет необходимости. Как свидетельствует доктор С. Шкляревский, сопровождавший в Вену Н. И. Пирогова, больной «из убитого и дряхлого старика, каким он был во время дороги от Москвы до Вены, опять сделался бодрым и свежим». После возвращения он совсем воспрянул духом, ухаживал в саду за своими любимыми розами, катался верхом. Через какое-то время болезнь, к несчастью, взяла свое .
Кое-кто из современников обвинил Т. Бильрота в диагностической небрежности. Для этого, однако, нет никаких оснований. Т. Бильрот не сомневался в истинном характере заболевания, но, учитывая преклонный возраст больного к запущенность болезни, понимал бесперспективность хирургического вмешательства.