Как настоящий врач, он решил использовать свой авторитет для того, чтобы, по крайней мере, скрасить Н. И. Пирогову последний период его жизни.
Говоря о болезнях врачей, нельзя обойти и некоторых вопросов врачебной тактики в тех случаях, когда у больного медика — боязнь рака или функциональные расстройства нервной системы. Таких больных, к сожалению, сейчас немало. Из бесед с врачами складывается впечатление, что нет почти ни одного, который бы при заболевании, особенно серьезном, не страдал когда-нибудь боязнью рака. Очень трудно убедить врача, что у него действительно не было или нет рака, если эта мысль овладела им. Он по-своему (в пользу своей концепции) трактует каждый взгляд, каждое слово, малейшее ухудшение своего состояния. Он забывает, что, например, операция всегда в большей или меньшей степени травмирует организм, что после нее возможно возникновение спаечного процесса и т. д. Это очень тягостные переживания. А. Крекке по этому поводу писал, что у врача легче оперировать рак прямой кишки, чем убедить его в том, что это был полип.
Что касается упорных функциональных расстройств нервной системы, то хороший лечебный эффект нередко дает приобщение пациента к труду.
Мне пришлось наблюдать врача Т., 28 лет, которая около года пролежала в больнице по поводу различных подозреваемых заболеваний. Постепенно Т. настолько «ушла в болезнь», что перестала ходить и все время находилась в постели. Трудотерапия вернула врача Т. за короткий срок к обычной деятельности.
Не сказалось ли отрицательно на здоровье Т. уделявшееся ей большое внимание, что, вместо положительного эффекта, постепенно усугубляло ее уверенность в тяжести своего состояния?
Этот пример может свидетельствовать и о другом, а именно: отношение лечащего врача к больному коллеге, как, впрочем, и к любому другому пациенту, должно быть индивидуальным.
В заключение этой главы позволю себе привести отрывки из заметок приятеля, профессора-хирурга. Зная мой интерес к психологии больного врача, он разрешил их опубликовать.
«... Сегодня по устной договоренности принят в больницу.
В историю болезни надо было внести диагноз, с которым поступил. Направления у меня не оказалось. «Что писать?» — спросила сестра. Заминка. Врач ответил: «Потом запишем...» Это была психотерапия — ему было известно, что у меня предполагается.
В коридоре отделения встретил знакомых, они уже выздоравливают после операции. Общаться не хочется. Одни, претендуя на остроумие, вопрошают. «Как так, сам врач, а болен?» Другие пытаются навязать разговоры на медицинские темы: речь идет либо о собственных болезнях, либо о недостатках здравоохранения. В ином положении мне бы не отказало чувство юмора, сейчас не хочется говорить ни о чем и ни с кем.
Второй день пребывания в больнице. Просил никого к себе не пускать. О чем со мной могут говорить? Утешать? Никогда этого не любил. Ведь мне понятно, что означают сужение бронха, одышка, похудание, изменения крови. Перед госпитализацией решил просмотреть соответствующую литературу, потом от этого отказался. О выздоровлении никто не пишет. Называют разные сроки, сколько можно прожить после операции. Если она пройдет удачно. А что значит удачно? Если не останусь на операционном столе. Все бывает, ведь сам оперирую.
Всеволод Аксенов в преддверии неизбежного «расписал» все: кто будет выступать, какая должна звучать музыка. В этом увидели спокойную мужественность. А может быть, он не смог отделить себя от своей профессии? Он был актером. И все же есть в этом что-то противоестественное. И страшное. Как в одном из фильмов Хичкока, в котором показана прижизненная репетиция похорон. Меня, честно говоря, «потом» занимает мало. Важное другое — можно ли это отодвинуть?