Новенький аспирант с величайшим вниманием вобрал в себя это название, очевидно, только что, на ходу, составленное и все-таки не исчерпавшее всего, что делал в данном случае хирург,— он, так сказать, почтительно проглотил его, но некоторое изумление застыло на его лице.
А хирург, на секунду оторвавшись от операционного поля и заметив это выражение, так же невозмутимо добавил: «В учебнике этого нет».
Еще бы! Та комбинация, тот комплекс хирургических действий, который потребовалось предпринять у данного больного, у другого или не нужен, или невозможен.
В учебниках оседает типичное.
А больной — всегда нетипичен.
По крайней мере, здесь, в знаменитом институте,
где собираются избранные (по тяжести, конечно) больные со всей страны, а также из других стран (в прошлом году, например, из 34),— здесь — всегда.
Все отложившееся в памяти хирурга, недавно и давно, должно быть наготове, когда он в операционной.
Все, что он умеет, он должен суметь в любую минуту, когда он в операционной.
И то, чего он не умел, он тоже должен суметь, если это внезапно понадобится. Потому что операция пишется сразу набело.
Да, эта работа требует необычной, сверхобычной сосредоточенности.
Одно время при Филатове было заведено, что в операционный день его встречал у ворот дежурный врач и сопровождал, оберегая от общения не только со сторонними людьми, с больными, жаждавшими к нему попасть, но и с собственными сотрудниками.
Один старый московский медицинский деятель, часто бывавший в те года в институте, рассказывал мне об этом с восторгом:
— Вы представляете — человек идет на бой! А тут какая-нибудь дама из месткома с животрепещущим вопросом о путевках в дом отдыха. Наверное, и на лекцию профессор должен так идти!
Наверное. Но я не вижу, чтобы Пучковскую встречали и провожали. Все слишком внешнее кажется ей не слишком серьезным. Дела никуда не уйдут, говорила она мне; а если они уж очень не ко времени... «Ну, я и сама отобьюсь».
Ей не идет и ей не нужно, чтобы к ее сосредоточенности приставляли эскорт. Ее сосредоточенность, по-видимому, вообще не нуждается и не зависит ни от каких внешних условий.
Только что, едва она присела, подкатилась молоденькая докторица из другого отделения, которая, судя по облачению, будет помогать ей на следующей операции. Не с путевками, нет. С идеей. У нее есть идея, она просит разрешения поставить опыты и рассказывает, в чем они будут состоять.
Пучковская слушает с полным вниманием.
Отвечает, что ничего не имеет против идеи, но не уверена, получатся ли опыты в такой постановке — помнится, один товарищ пробовал и не получалось; поэтому она предлагает взять для начала не двадцать кроликов, а пять, и посмотреть, что выйдет.
С полным вниманием... Но я же вижу, я готов поручиться, что это только полвнимания.
С каким любопытством она заглянула в этот глаз, который ждет ее, который сейчас будет испытывать ее память, ее мастерство! Со страстным любопытством. И всегда она узнает глаз, всегда и мгновенно, хотя видела его раньше, может быть, один раз на консультации.
И больше ни о чем она не думает сейчас, кроме этого глаза.
А все разговоры... Она смотрит прямо в глаза собеседнику — докторице, мне, но и я тоже смотрю ей в глаза и потому знаю, что она ни на минуту не выпускает из виду стол, на котором заканчиваются приготовления.
Все остальное существует и не существует.
Эти разговоры (даже о том, как хороши деревья за окном) — это и есть отдых.
А идущая в глубине работа не требует ни отдаления от людей, ни пустоты за окном, ни стерильной тишины и хождения на цыпочках вокруг,— ее прервать невозможно.
Однажды Пучковская сказала мне, что в операционной нельзя думать о времени — сколько его прошло, сколько впереди. Никаких дел, которые будут потом. Никакого «потом».
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40