Нет, о выборе своем она не жалеет. Что значит — рискнуть? Операция всегда риск,— и острейший, если это, как сегодня, операция на единственном глазу. Надо дать больному побольше, как можно больше, дать все, но — главное — не отнять последнего.
Древнейшее правило медицины — «не вредить» — считается и теперь первейшим.
Правда, современный врач приучен действовать, вмешиваться в естественный ход болезни (а современный больной приучен именно этого от него и ожидать), правило же древних — скорее напоминание о предпочтительности невмешательства.
Понимаете ли, они считали, врачи древности, что поскольку естественный ход болезни большею частью ведет к выздоровлению, то вмешательство большею частью вредно.;
Хирургия, впрочем, была и тогда.
Древнейшее правило чаще понимают теперь в том общем смысле, в каком оно приложимо, очевидно, и к другим делам человеческим: не воздерживаться от вмешательства, нет, но, действуя, совестливо соразмерять вероятный вред и вероятную пользу своих действий.
В таком виде, как будто и бесспорное, оно усваивается тоже туго. В молодости, в начале профессиональной деятельности — как ему быть первейшим! Да толком и не учат следовать ему, его только провозглашают...
Нужна вот эта обширная память, и не такая, которая только хранится в уме, но которая отзывается во всем существе человека, чтобы знать, что это действительно главное, когда выбираешь образ действий: не повредить, не сделать хуже, не перечеркнуть возможность других решений, если избранное почему-нибудь не осуществится. Не погасить последнюю надежду...
Нет, в выборе своем она не будет раскаиваться.
И у нее нет, в сущности, оснований впадать в уныние из-за хода сегодняшней операции. С технической стороны все пока безупречно, а что роговая оболочка оказалась мутной во всех слоях — так что же делать! По справедливости это нельзя даже назвать ошибкой врача. Кто-кто, она-то это знает.
В своей книге о пересадках она писала: «Заключение о прозрачности глубоких слоев роговой оболочки делается на основании детального осмотра глаза больного... Однако далеко не всегда мы можем с уверенностью решить этот вопрос, и иногда при интенсивном бельме глубокие слои роговицы оказываются совершенно прозрачными, и, наоборот, при кажущемся менее интенсивном помутнении роговой оболочки глубокие ее слои могут быть помутневшими».
И не сама ли она говорила мне, что как раз аммиак (да еще анилин, но ожоги анилином вообще редки) дает, при прочих равных условиях, самые глубокие поражения роговицы!
Вот так оказалось и в этом случае: все насквозь мутно.
Что же делать! Надо примириться.
— Гарпун, пожалуйста,— говорит Пучковская, прежнею легкой, победоносной поступью возвращаясь к операционному столу.
Что такое? Зачем ей гарпун? Это оговорка, конечно: остается только пришить трансплантат. Она ушла в какие-то свои, мною, может быть, неугаданные мысли и теперь, оторвавшись, не то сказала: нужно не «гарпун», а «иглу», или «иглодержатель», или просто «шить» — что-то в этом роде...
Что такое!
Она отдала кому-то плоскую, с бортиком, стеклянную чашку с приготовленным зеленоватым трансплантатом и взяла гарпун.
Не хочет — понимаете ли вы это! Не хочет примериться.
Она собирается снимать еще.
Не знаю, какая толщина этой остающейся на глазу роговицы. Не толщина, а тонина. Папиросная бумага,— она прогнулась, когда ее коснулся гарпунчик. Чудовищно, что она все-таки не прозрачна.
Пучковская срезает еще...
Ну, хорошо. Хорошо.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40