Что ж делать.
Остается только пришить трансплантат,
Идет заключительная часть операции.
Все та же операция. Все так же в операционной. И все по-иному.
Боюсь, что я не сумею обозначить словами то, что сейчас вижу.
Передо мной тот же хирург, — и не вполне тот же. Те же изящные уверенные руки, та же чуть склоненная крупная голова, вся внимание, — но не совсем те же, не совсем та же.
Чего-то недостает — одушевленья, что ли. Веселья.
Это никак не отразится на технике, будьте уверены, и вообще — надо смотреть, чтобы увидеть эти перемены. Оно и нехорошо, наверное, уж так-то всматриваться, но... но тогда для чего я здесь?
Идет заключительная часть неудавшейся операции.
— Неужели не нашлось иглодержателя без замка! И должны быть наготове иголки мелкие.
— Да, да...
— Что «да-да», но их же нет!
Они есть, есть...
— Капнуть.
— Вытереть.
— Я прошу — вытереть!
Они слышали, слышали...
Трансплантат укрепили по кругу восемью швами. Или шестью? Не уследил. Нет, по-моему, восемью: на 12 часах и на 6; на 9 и на 3; и еще четыре между этими. Нитки здесь тоже зеленые (или — теперь и чаще — голубые). Когда швы были завязаны и концы отстрижены, по краю роговой оболочки, по окружности, осталось восемь пар зеленых усиков.
Атропин, альбуцид, пенициллин, наложили повязку, и Пучковская повернулась ко второму, в одну линию с этим стоящему столу, на котором уже приготовили следующего больного (больную).
Она не любит тянуть и не делает больших пауз.
Операция выполнена прекрасно. Операция не удалась.
Никто не виноват, и все наказаны.
Но скажите: вы на самом деле верите в чудеса?
Ну, представим себе, допустим, что операция шла так, как хотелось бы и как ожидалось: удалили полностью бельмо, открыли прозрачные слои роговицы и прикрыли их сверху прозрачным трансплантатом.
Можно ли сказать больному, 4io ему возвращено зрение?
Нельзя. Ни в коем случае!
Этого нельзя говорить и тогда, когда зрение появится, — а оно появится вскоре после операции. Больной прозрел, а врач пытается умерить и смирить его радость и прямо говорит ему, что это еще ничего не
значит.
А больной тоскует и смеется: как же так — ничего не значит! Все-таки что-то да значит: он же видит! Уже неделю видит.
Вы мой врач, говорит он, я же знаю, я узнал вас по голосу, это вы меня оперировали, — и вот я вижу.
Уже две недели!
А врач говорит, что это еще ничего не значит, и ждет третьей недели. И на третьей неделе происходит событие, горше которого и не выдумать. Прозревший слепнет.
Но не всегда же это так бывает!
Нет; к счастью, нет. Может и миновать, может пронести. У некоторых больных глаз остается спокойным, зрение еще улучшается, и тогда больной говорит лукаво и тревожно: «Ну?..» А врач отвечает: «Вот и слава богу». Но у других...
Заметьте, мы говорим пока только о тех, кто перенес ожог и у кого помутнение роговицы было именно следствием ожога.
Так вот, у значительной части этих больных на третьей неделе после операции внезапно вспыхивает воспаление. Появляется светобоязнь, слезотечение. Начинается бурное врастание сосудов в трансплантат. Пересаженная роговица становится отечной и мутнеет... увы, мутнеет!
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40